НИКОНОВЕДЕНИЕ: БИБЛИОГРАФИЯ, ИСТОРИОГРАФИЯ И ИСТОРИОСОФИЯ. ШМИДТ В.В.

1860 г. в Санкт-Петербурге вышло «Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Священного Синода: В 2 т.». К.М. Оболенский опубликовал в книге V, 5-м отделе «Архива исторических и практических сведений, относящихся до России, издаваемого Николаем Калачовым: 1859» статью «Новые материалы для истории следственного дела над Патриархом Никоном»*. В этом же году журнал «Православный собеседник» в части I опубликовал «Житие прп. Елеазара Анзерскаго и его чудеса», а в частях II и III дал весьма скудный и малозначительный отзыв на фундаментальное исследование профессора Оксфордского университета В. Пальмера, приводя лишь его второстепенные мысли в статье под названием «Судьбы русскаго (славянскаго) царства» (из диссертации В. Пальмера, р. 46–73)¹¹ .

В 1861 г. в Москве в «Записках отделения русской и славянской археологии Императорского Археологического общества» во втором томе были опубликованы материалы «Дела Патриарха Никона» подготовленные старшим архивариусом Государственного архива МИД В.Н. Ламанским, на которые последовала рецензия Н.И. Субботина – «С–н. Н. Вновь изданные материалы для истории царствования Алексея Михайловича (Записки Отделения русской и славянской археологии Императорского Русского археологического общества. Т. II. СПб., 1861)» в «Русском вестнике» (1861. Т. XXXV. Сент. Лит. обозр. и заметки. С. 33–71).

Отметим, что издательская деятельность российского МИД в в 60–70 гг. XIX в. еще не была предметом специального изучения, равно как и отношение общественного мнения России, в частности прессы, к издательским предприятиям дипломатического ведомства. Перечни публикаций внешнеполитических документов и самая общая их характеристика содержатся в ряде общих работ и учебных пособий (Грабарь В.Э. Материалы к истории международного права в России. М., 1956; Софинов П.Г. Из истории русской дореволюционной археографии. М., 1957; Корнева И.И., Тальман Е.М., Эпштейн Д.М. История археографии в дореволюционной России. М., 1969; Киняпина Н.С. Источники по истории внешней политики России XIX в. // Источниковедение истории СССР XIX – начала XX в. М., 1970. Гл. 5; Эпштейн Д.М. История археографии в дореволюционной России: период феодализма. М., 1977; Она же. История археографии дореволюционной России: период капитализма. М., 1979).

Между тем данный аспект занятий МИД заслуживает изучения, поскольку дипломатическое ведомство не только проводило определенную политику, но и стремилось сделать эту политику популярной путем инспирирования статей в отечественной и зарубежной периодической печати, издания газет на казенный счет и т.п. Публикации дипломатических документов не только текущей политики, но и предшествующего времени также должны были способствовать формированию общественного мнения в благоприятном для правительства духе. По меткому замечанию А.Дж. Тейлора, «ни одно правительство не станет оплачивать издание многотомных трудов из бескорыстной любви к науке. Иногда оно старается оправдать таким образом своих предшественников, а иногда дискредитировать их или даже возродить национальную гордость, выставляя напоказ славное прошлое» (Тейлор А.Дж. Борьба за господство в Европе: 1848–1918. М., 1958. С. 572). «Свежий ветер» реформ проник и в дипломатическое ведомство, одно из самых консервативных государственных учреждений России. Готовилась реформа центрального аппарата министерства. В 1861 г. начал издаваться «Ежегодник МИД», где наряду со справочным материалом печатались и дипломатические документы. К середине XIX в. большинство европейских стран уже обнародовали или по крайней мере приступили к изданию национальных собраний важнейших дипломатических документов (Ивановский И.А. Собрание действующих договоров, заключенных Россиею с иностранными державами. Одесса, 1890. Ч. 1. Т. 1. Предисл.). Нельзя сказать, что в России с 20-х гг. XIX в. никакие дипломатические документы не издавались (см.: Чиркова Е.А. Издание документов внешней политики XIX в. дипломатическим ведомством России в 1820-х годах // Археографический ежегодник: 1985 С. 217–221).

Сенатская типография печатала отдельными оттисками важнейшие несекретные международные договоры России; регулярно пополнялось ПСЗ; трудилось II Отделение императорской канцелярии; к 70-м гг. РИО уже издало около десяти томов своих сборников. Вообще в те годы в недрах МИД, по-видимому, делались попытки изучить и осмыслить как опыт предыдущего царствования, так и, шире, историю международной жизни России в системе европейских и сопредельных с ней азиатских государств с середины XVII в. до современности.

В конце 1858 г. у Императорского археографического общества и его Славяно-русского отделения появился доступ к сокровищам Государственного Архива МИД, поэтому по предложению П.С. Савельева редакция т. II «Записок Отделения» было поручена старшему архивариусу этого архива В.И. Ламанскому, с тем чтобы в томе были представлены документы старины и наиболее важные, и по объему превышающие их публикацию в «Известиях Общества». 28 марта 1859 г. помощник председателя общества Д.Н. Блудов сообщил министру иностранных дел о предполагаемых к изданию документах, которые не содержат государственной тайны, но лишь чрезвычайно любопытные сведения о домашней жизни русских царей, вообще о внутреннем быте России, о состоянии искусств, ремесел и промыслов в нашем Отечестве до конца XVIII столетия. В ответ на этот запрос товарищ министра 4 апреля уведомил Блудова, что в Госархиве имеется значительное количество материалов, относящихся к предметам ведения Археологического общества, но для организации работ необходимо подготовить их реестры, чем, собственно, и занялся В. Ламанский.

Готовя т. II «Записок», Ламанский включил в него описания церквей и ризницы Кирилло-Белозерского монастыря по описным книгам 1668 г. как дополнительные к т. I, в котором помещалось описание Оружейной палаты. Все прочие материалы, в отличие от прежних изданий Общества, были исключительно из Главного архива МИД, но один замечательный памятник – подметное письмо Царю Алексею Михайловичу – было из столбцов Приказа тайных дел.

Таким образом, результатом работ В. Ламанского было издание обстоятельной описи Тайного приказа 1713 г. по причине того, что в ней содержится указание на некоторые не дошедшие до нашего времени дела (дела Тайного приказа поступили в Государственный архив в 1835 г. из Сенатского архива, который вместе с Государственным архивом старых дел помещался в подвалах здания 12 коллегий на Васильевском острове.

Временная комиссия для разбора дел архива, учрежденная Высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату 21 мая 1830 г., открыла свои заседания под председательством сенатора Маврина 30 июня 1830 г. В ее отчете между прочим сказано: «… собрав предварительныя сведения, Комиссия нашла, что ей предлежит к разбору более 2 миллионов дел, из коих некоторыя, по случаю наводнений и от долговременности, пришли в такое положение, что едва можно было узнать содержание их». На значение Золотовской описи Тайного приказа Ламанский ссылается в заметке «О русской картографии» (Вестник Географического общества. 1859. Октябрь. Смесь): эта опись представляет в сравнении с известием Катошихина замечательный материал для полного и ясного представления о круге деятельности Приказа, учрежденного Царем Алексеем Михайловичем.

Вместе с разбором бумаг Ламанскому пришлось много трудиться, осмысливая подходы к подготовке т. II «Записок», по причине крайней разнородности документов, а также смутного в те времена понятия археологии, под которую попадали различные объекты. Впрочем, для читателей как современных, так и придерживавшихся старых понятий об археологии, в «Записках» много любопытного: Опись Аптекарскому и иным дворам (с. 44–125); Описание церквей и ризницы Кирилло-Белозерского монастыря (с. 126–343); Роспись образам и судам, роспись, что отпущено с Аптекарского двора (с. 343–350); новые подписи на колоколах (с. 400); статьи о соколиной охоте (с. 351–371); статьи на с. 364–371, написанные, очевидно, самим Царем Алексеем Михайловичем, служат замечательным дополнением к известному Уряднику; на с. 376–387 – статьи о тутовых деревьях, далее – Роспись, сколько за всеми монастырями дворов (1662 г.), наконец, приложение – сборник чертежей Москвы, ее окрестностей и города Пскова. Все эти материалы предлагают много новых данных и важных соображений для восполнения некоторых пробелов русской археологии в самом узком значении этого слова.

Все остальные документы, вошедшие в книгу, можно разделить на три разряда: 1) несколько небольших разнообразного содержания памятников из разных годов XVII, один даже XVI столетия; например, грамота Царя Ивана Грозного; распросные речи о единогласии, 1651 г. (с. 395–397); о мощах, привезенных в Москву, 1669 г. (с. 390–394); челобитная Новгородскому приказу ратных людей и пр. (с. 659–681); 2) различные грамоты, выписки и записки как самого Патриарха Никона, так и вообще к нему относящиеся: челобитные Патриарха (с. 613–659); выписки из писем к Царю (с. 591–593); письма к Зюзину (с. 581–590); письма к Патриарху Дионисию (с. 510–530); извлечения из ответов Стрешневу и Паисию Лигариду (с. 498–510) и проч.; 3) многочисленные письма Царя Алексея Михайловича, раскрывающие задушевнейшие его убеждения, его основные воззрения на свои права и обязанности, его отношения к приближенным и многое иное.

В 1862 г. в Киеве в многотомной серии Киевской Духовной Академии «Прибавление к творениям святых отцев» вышла работа Соколова «Патриарх Никон», а в Москве один из крупнейших и авторитетнейших исследователей церковно-гражданского раскола Н.И. Субботин издал «Дело Патриарха Никона: Историческое исследование по поводу XI т. «Истории России» проф. Соловьева; с прилож. актов и бумаг, относящихся к этому делу»¹² , которое с его рецензией в «Русском вестнике» (1861 г.) «Вновь изданные материалы для истории царствования Алексея Михайловича» открыло монументальную серию «Материалы для истории раскола за первое время его существования» (с 1875 по 1895 г. вышло 9 томов).

К концу XIX в. в отечественная церковно-научная жизнь вновь была взбудоражена штудийными баталиями, которые посвящались проблемам все того же XVII в. с его главными церквоно-общественными деятелями. Два авторитетных профессора Московских духовных школ проявились своими скрупулезными и полезными трудами: был повод к искренней радости о нашей исторической науке, поскольку она обрела столь выдающихся деятелей. Но этой радости не суждено было быть долгой: они разошлись как непримиримые враги, отпуская в своей публичной полемике в отношении друг друга возбуждающие колкости – в основе их деятельности всего-то были лишь разные, но чрезвычайно ценные для науки и для их собственных изысканий подходы: историко-документальный, историко-краеведческий, с одной стороны, и историософский – с другой.

Поводом к этому противостоянию послужило некритичное и неадекватное использование Н.Ф. Каптеревым в отношении церковных справ Патриарха Никона термина «реформа». В этом вопросе мы солидарны с Н.И. Субботиным, в мнении о недопустимости использования термина «реформа» применительно к деятельности Святейшего Патриарха Никона. В качестве публицистического противника старообрядцев, Н.И. Субботин вступил в полемику с H.Ф. Каптеревым, благодаря чему получил известность в широких кругах, точно так же, как благодаря своему большому изданию «Материалы по истории раскола». Потеряв надежду заставить проф. Каптерева отказаться от своих воззрений путем полемики, Субботин обратился к тогдашнему обер-прокурору Святейшего Синода К.П. Победоносцеву с предложением приостановить печатание труда проф. Каптерева, что и было исполнено. Старания проф. Субботина удалить своего коллегу из Московской Духовной Академии не увенчались успехом. Только смерть всемогущего владыки Русской Церкви дала возможность появиться в свет первому тому «Патриарха Никона» (см.: Каптерев Н. Оправдание на несправедливые обвинения // Православное обозрение. М., 1888. Август). С большей позитивностью в критике выступал Н. Субботин в отношении С.М. Соловьева.

Как ни странно, но каждый исторический период являл, как правило, пару исследователей, которые занимались одними и тем же предметом. Исследования и труды их, если объединить, становятся по глубине и объему исполненного непревосходимыми. Так, много делая для прошлого, они в своем противостоянии мало сделали для будущего: не осознавая собственной ценности для русской исторической и церковной науки, они растрачивали силы больше на противостояние, нежели на соработничество. К сожалению, так было и с Н. Гиббенетом и Г. Штендманом… Так происходит и ныне: не осознавая, что исследуемый предмет может быть освещен-открыт исследователем лишь в опыте-результате его дарования, а масштабно – как-он-есть – проявлен в его качественных аспектах лишь совокупным их многообразием, эти ревностные деятели, каждый в себе, возвеличиваются мнимостью о величии своих личных даров, обедняя соответственно предмет, ради которого, может быть, и были ниспосланы им эти дары. Итог – фрагментарность, а ведь изначально планировался-виделся не более и не менее чем прорыв.

1863 г. был ознаменован рядом взаимоисключающих публикаций. В Москве были изданы: «Определения Московскаго собора (1666–1667 г.)» в «Православном собеседнике» (ч. II, III); в «Летописях русской литературы и древности, издаваемых Николаем Тихонравовым» (Т. 5. Отд. II. С. 153–178) появилась исполненная по раскольничьему сборнику XVII в. статья «Обличение на Никона Патриарха, написанное для царя Алексея Михайловича»¹³ , в «Русском Архиве» (вып. 8–9) – «Рассказ Петра Великого о патриархе Никоне. Всеподданнейшее письмо протоиерея Алексеева к императору Павлу Петровичу (1797 г.)» Алексеева (Алексеев Петр); в Санкт-Петербурге архим. Леонид (Кавелин) издал одну из первых своих работ¹⁴ – «Дьякон Луговой по Татищеву, писатель XVII в. и его сочинение “О суде над Патриархом Никоном”», а «Известия Археологического общества» (вып 6. Т. IV. С. 613–614) опубликовали «Извлечение из протоколов заседаний: Заседание Отделения русской и славянской археологии 16 февраля 1863 г.», в котором представлена надпись на камне над гробом Патриарха Никона; в Киеве в «Руководстве для сельских пастырей» (т. II, III; 1865. Т. I) – статья «Отмененныя церковныя обряды и чинопоследования времен Патриаршества в России».

В 1863 (затем в 1878¹⁵ , 1907 гг.) вышло в свет сочинение С.В. Михайловского «Жизнь Святейшего Никона, Патриарха Всероссийского» (изд. 3-е, М.), а также под именем Спасовоздвиженский – «Никон Патриарх Всероссийский. Историческое повествование» (М., 1895; 1896).

В это же время пройдет цензурную читку и получит разрешение к печати еще одна рукопись, ныне хранящаяся в Российской национальной библиотеке [ОР. Ф. 1000. Собр. отд. поступл. Оп. 3. № 461: История Патриарха Никона, написанная неустановленным лицом (до 1862 г.; рекомендована к печати Цензурным комитетом]*, по стилю и характеру схожая с трудами Михайловского-Спасовоздвиженского.

При подготовке жизнеописания священник Самуил пользовался многими документами Главного архива МИД, некоторыми статьями из Собрания Государственных грамот и договоров и Синода, но главное – «Возражением или Разорением...» Святейшего Патриарха Никона и его подлинными письмами, напечатанными архимандритом Апполосом; кроме того, авторитетнейшими сочинениями по истории Русской Церкви как церковных, так и светских авторов, и лучшими на тот период материалами и сочинениями о Святейшем Никоне.

В 1864 г. журнал «Странник» (Август. II. С. 95–96) публикует стихотворение Михаила Бутинцева «Памяти Патриарха Никона».

Он славен был великою душою,

Он добродетельно как праведник сиял;

И твердою, могучею рукою

Жезл архипастырский держал.

Совета муж, науки покровитель,

Он другом был державнаго Царя…

Невежества был ревностный гонитель,

Любовью к истине горя.

Он Церкви твердою стоял опорой,

И Русь любил он всей душой…

Но пал, сраженный лжи крамолой,

Как дуб от бури роковой.

Пройдут века над тихою могилой

Того, кто Русь и Церковь так любил,

Кто истины необоримой силой

Невежество и суеверие громил.

Пройдут века обычной чередою,

Но Никона заслуги не умрут.

И чистою, как Божий свет, струею,

В века веков и в роды род прейдут.

Омск, 1864 г.

В 1865 г. в Новгороде вышел вып. II «Новгородского сборника с материалом в 1-м отделе «Иверский монастырь», в котором представлена надпись 1654 г. на ковчеге, хранящемся в Иверском монастыре (с. 16) и жалованная монастырю грамота Царя Алексея Михайловича 1665 г. (с. 17–26). «Православный собеседник» (Казань) в этом же году в ч. I опубликовал «Сравнительное обозрение старинных типиков или церковных уставов, употребляемых в Русской Церкви до Патриарха Никона», а в следующем, в 1866 г., в III ч. – «Вопросы старца Арсения Суханова к Иоанникию, Патриарху Александрийскому, о некоторых недоуменных вещах в 7160 (1652) году», а затем в 1870–1871 гг. – «Проскинитарий: Хождение строителя старца Арсения Суханова в Иерусалим и прочие святые места для описания святых мест и греческих церковных чинов».

В 1866 г. «Сборнике Муханова» (СПб.) издана «Рукопись Бростовского, содержащая в себе дневник, веденный им на съезде под Вильно в 1656 г. по случаю переговоров об избрании Царя Алексея Михайловича королем Польским и Великим Князем Литовским».

В «Вологодских епархиальных вестях» № 4 за 1867 г. вышла статья Н. Суворова «Нечто для биографии Патриарха Никона», а в 4-й книге ЧОИДР – «Известие о поездке в Россию Вальдемара, графа Шлезвиг-Голштинского»; в Московской университетской типографии – сочинение Н.И. Субботина «Раскол как орудие враждебных России партий».

В 1868 г. в ч. 1 и 8 «Вестник Европы» опубликовал «Записки о России XVII и XVIII века по донесениям голландских резидентов», а в т. XXV, № 4 «Православное обозрение» представило диспут, состоявшийся в Санкт–Петербургском университете по поводу диссертации священника М.И. Горчакова «Монастырский приказ».

В 1869 г. в г. Санкт-Петербурге увидела свет книга без означения авторства «Патриарх Никон».

В «Православном собеседнике» за 1870 г., ч. I–III, архим. Никанор публикует «Вопросы о перстосложении для крестнаго знамения и благословения по некоторым новоизследованным источникам» и «Описание иконописных перстосложений для крестнаго знамения и благословения, изображенных в Псалтыри – рукописи XVI в.», «Цареградская церковь святой Софии – свидетельница древле-православнаго перстосложения».

В 1871 г. в августовском «Православном обозрении» опубликована статья Г. Карпова «Киевская митрополия и Московское правительство во время соединения Малороссии с Великой Россией». В Лондоне с 1871 г. начато издание фундаментального исследования профессора Оксфордского университета В. Пальмера «Патриарх и Царь: В 6 т.» (Palmer W. The Patriarch and the Tsar. V. 1–6; History of the Condemnation of the Patriarch Nicon by a Plenary Counsil of the Orthodox Catholic Eastern Church, held at Moscow A.D. 1666–1667. Written by Paisius Ligarides of Scio. L., 1871–1876).

В этот период англиканское общество, возбужденное интересом к Русской Церкви (см.: Письма Хомякова к Пальмеру. С предисловием и примечаниями свящ. А.М. Иванцова-Платонова // Православное обозрение. 1869. Т. I. № 3, 4. С. 372–423, 491–537; № 9, 11, 12. С. 241–278, 512–522, 667–672; Stanly A. Palmers dissertations on subjects relating to the Orthodox or Eastern Communion. L., 1853), раньше отечественных исследователей обратилось к наследию Святейшего Патриарха Никона и основательно его изучало. В отличие от наших доморощенных историков и богословов, В. Пальмер в своем непревзойденном шеститомном труде (в нем были представлены: Патриарха Никона «Возражения на вопросы боярина Стрешнева и ответы Паисия Лигарида»; Павла Алеппского «Путешествие Антиохийского Патриарха Макария» [без глав, не касающихся России]; Паисия Лигарида «История бывшего в Москве Собора на Патриарха Никона»; выписки из сочинений: И. Шушерина «Известие о рождении и житии Патриарха Никона», священника Михайловского «Жизнь святейшего Никона, Патриарха Всероссийского», С.М. Соловьева «История России...», Т. XI, Н.И. Субботина «Дело Патриарха Никона» и труды других исследователей; материалы о Патриархе Никоне из Собрания Государственных грамот и договоров, из Актов археографической экспедиции и Комиссии, опубликованных в Записках Отделения русской и славянской археологии, и т.д.) убедительно спрогнозировал грядущие социальные катастрофы в России.

Наша отечественная мысль отреагировала скудно, поместив в «Православном собеседнике» за 1860 г. в ч. II (с. 339–361) и ч. III (с. 71–96) выдержки лишь из ранних исследований В. Пальмера под заголовком «Судьбы русскаго (славянскаго) царства (из диссертации В. Пальмера, с. 46–73)»; кроме исследований, был опубликован и его отчет о путешествии в Россию: Notes of a visit to the Russian Church in the years 1840, 1841. L., 1842.

Вот краткие редакторские примечания – прелюбопытнейшие комментарии из «Православного собеседника»: «… автор рассуждает, со своей точки зрения, по преимуществу о судьбах царствований наших Царей Иоанна IV и Алексея Михайловича. Суждения его не свободны от шаткости; но при всем том предлагаемая статья не будет, конечно, лишена своего значения, как выражение религиозного взгляда на наши отечественные события, проникнутого полным уважением и сочувствием к Православию, как независимый и вполне свободный взгляд иностранца, и даже в своем роде поучительный суд иноверца, заинтересованного судьбами нашей истории и нашей веры».

Далее, на слова Пальмера «… падение Никона – эта та точка и тот перелом, около которых должно было обращаться дальнейшее и религиозное, и политическое развитие многих поколений», – редакция заявляет: «Крайнее преувеличение, которое еще более становится очевидным из последующих суждений автора». Снова цитируется Пальмер: «Какие же, спросят, последствия должны быть приписаны падению Никона? <…> каковы бы были вероятные или необходимые последствия, если бы Алексий действовал иначе, если бы он твердо поддержал Никона и дал ему возможность восторжествовать над врагами? <…>

Пришедши, должным образом приготовленный, в силу, он не нашел бы враждебной просвещению иерархии, которая сделалась уже орудием бояр; не нашел бы дворянства, неспособного ни оценить великое и полезное в его предначертаниях, ни удержать его силой законного влияния от дел ненародных и преждевременных; не нашел бы людей, которые, поправ Церковь ногами своими, заслуживали сами быть попранными в свою очередь ногами других и потерять тот политический вес, какой имели прежде, и т.д. Вот дела, которые, человечески говоря, не случились бы, и не могли бы случиться, если бы Никон был поддержан в силе. Каковы бы ни были последующие судьбы России, они не могли бы быть такими». Этот пальмеровский вывод редакция оценивает так: «Автор, распространяясь в своих выводах, слишком много берет на себя, когда хочет предопределить возможные последствия даже не случившихся событий. Притом сколько бы ни был прав или виновен Никон в своих действиях и в своей частной судьбе, ясно, что вся его история есть частная история его личной жизни, не имеющая большого даже церковного значения, а тем менее имеет она государственного значения». Думается, комментарий по этому поводу не нужен…

Европейская наука на базе исследования Пальмера уже в первой четверти XX в. дала миру не менее серьезное исследование профессора церковного права Варшавского университета М.В. Зызыкина: Патриарх Никон: Его государственные и канонические идеи. Варшава, 1931–1939.

В Санкт-Петербурге в 1872 г. К. Никольский опубликовал уникальное исследование «Об антиминсах Православной Русской Церкви: С приложением 11 рисунков писаннаго антиминса с 1149 по 1668 г. и 14 рис. печатнаго антиминса с 1627 по 1797 г.», а в Москве И.В. Забелин выпускает второе издание «Домашнего быта русских цариц в XVI и XVII столетиях», где на с. 112–114 рассуждает об эпохе Патриарха Никона:

«Необходимо заметить, что в это самое время в русском обществе, в его мыслящей или сколько-нибудь знающей, начитанной среде, совершался великий и нравственный, и социальный поворот от старого Домостроя к новине Петровской, от Востока к Западу. Имя этому повороту было Никон; потому что Никон Патриарх смелой рукой формально коснулся наиболее заветного начала жизни, именно ее невежественного застоя. И прежде его думали и говорили то же, как он потом стал делать; но он первый и не он один желал сдвинуться с места. Первым был в этом случае сам Государь. Но на Никона все должно было обрушиться по той причине, что его почин касался области, в которой застой невежества был очевиднее и осязательнее, и притом всегда освящался авторитетом святыни, а потому давал широкие средства отстаивать его против малейшего движения умной новины, давал, кому это было нужно, широкие средства авторитетом Веры спутать и замешать понятия общества. И вот имя Никона явилось знамением времени, стало ежеминутно повторяться в домашних беседах, во всяких сборищах, в тишине домашней клети и на шумных стогнах града. В народе поднялось великое и многое размышление и соблазн, а в иных местах и расколы. Судили и рядили о том, где правда? Говорили: “вот поют вместо Благословен грядый – обретохом веру истинную. И то их нововводное пение на великое поношение и укоризну российскому государству и православной нашей вере. Будто они, никонианцы, обрели нам истинную веру, а до сей поры мы и отцы наши и те святые русские чудотворцы, от Владимирова крещения лет 700 будучи, будто истинныя веры до них не знали на земли?... Да они же имя Сыну Божию переменили, печатают по-новому с приложением излишней буквы Iисус; и тем учинили великий раскол и смуту, и от иных государств вечный понос и укоризну. Будто мы и отцы наши от Владимирова крещения, толико лет будучи, имени Сыну Божию не знали.... Ведь, если и в царском имени кто сделает перемену (описку), так того казнят – как же дерзнут нарушить имя Сына Божия*. <…>

К сему же и звоны церковные переменили, звонят к церковному пению дрянью, аки на пожар гонят или всполох бьют; и тем велие поругание и православным соблазн и возмущение; и в уставах того, чтоб дрянным обычаем по пожарному звонити, нигде не указано. <…>

Иноки ходят в церковь Божию и по торгам без мантии, безобразно и безчинно, как иноземцы или кабацкие пропойцы; и тем своим безчинием иночеству конечное творят поругание, какого и в мирских отнюдь не бывает; потому что, если и мирянин кто, от благоговейных и честных, так будет творить, что без верхняго одеяния, в ферезях и в полукафтане, в церковь Божию или посреди торжища дерзнет войдти, – не все ли зрящии посмеются ему и пьяницу суща или ума изступивша почтут быти. Если срам есть и безчестие мирским так творит, кольми паче иноком.... а они и прочее одеяние иноческое все переменили и возлюбили иных земель платья и обычаи их и нравы. Вместо рясок носят иноземные широкие кафтаны, а вместо скуфей иноческих носят черные колпаки... Такоже и вместо клобуков возлагают на главы свои странно некакое их инообразное подобие, соблазна ради и душевныя пагубы: нельзя очи иметь нимало непокровенными, паче же юным и безбрачным, до конца соблазнительно и стыдно. А прежде в русской земле этого не бывало и странных этих иноземских обычаев вводить не смели. <…>

Попущением Божиим умножися в нашей Русской земле иконнаго письма неподобнаго.... Пишут Спасов образ Еммануила – лицо одутловато, уста червонныя, власы кудрявые, руки и мыщцы толстыя, персты надутые, такоже и у ног бедры толстыя и весь – яко немчин, брюхат и толст учинен; лишь саблито при бедре не писано... А все то Никон-враг умыслил будто живыя писать. А устрояет все по фряжскому, сиричь по немецкому... Ох! Ох! бедная Русь! Чего-то тебе захотелось немецких поступок и обычаев? А Миколе чудотворцу имя немецкое – Николай! В немцах немчин был Николай, а во святых нет нигде Николая. <…>

Далее: перстосложение, аллилуйя и очень многое, тому подобное – все это и подверглось великому народному размышлению и рассуждению, особенно между духовными отцами и их детьми. Не смотря на разнообразие предметов размышления – все дело сводилось к одному концу: стоять ли за старое или идти за новым? В обществе произошло разделение, главной причиной которого было крайнее невежество этого самого общества, воспитанного в самой тесной опеке, в среде безчисленных запрещений, отречений и анафем; у которого отнята была наука, закрепощена мысль, которое, поэтому, не имело способов само повторять действия своих руководителей и учителей и по необходимости шло за ними, как бы на привязи. Совершенно понятно, что в таком обществе всякое наглое, самоуверенное слово, а тем более всякий фанатизм, даже фанатизм юродивого, должен был почитаться за возглашение самой истины.

Фанатизм всегда является неизбежным плодом умственной тесноты и умственной ограниченности. И в самом деле, очень трудно было в это время русскому человеку узнать, на какой стороне правда.

В самом дворце умы колебались и многие втайне стояли, разумеется, за старое, за уставы Домостроя и помогали всеми дворцовыми путями и средствами своим единомышленникам. Там старое могло приобрести еще большую силу от того, что многие, особенно близкие к Царице, находили в старых порядках точку опоры для борьбы с новыми людьми, которые нередко переступали старым дорогу.

Само собой разумеется, что старый устав жизни, его буква, обряд, нигде не должен был иметь такой силы, как именно на женской половине дворца, которая долго и после реформы сохраняла привязанность к старым порядкам быта».

Далее, на с. 152–158, Забелин обращает внимание на революционность идей в духе того времени – «государственной смуте», – которая выдвигалась теперь вперед именно в царском дворце – в девичем тереме, поскольку оказался связанным с проблемой престолонаследования; и все же эта «государственная смута» все равно опиралась исключительно на византийский опыт, традиции и сложившиеся у царедвоцев представления о том: «… Время Софьи на самом деле было византийским временем в нашей истории. К концу XVII ст. Московский Двор на самом деле представил зрелище Двора Византийского, а Москва уподобилась Константинополю, в века его общественных и политических смут. Тогда и в Москве в богатых хоромах и в бедных избах, на улицах и площадях, по всем стогнам града раздавались горячие толки и споры, суждения и рассуждения о том, как веровать, как спасти себя; толковали и спорили о правой вере, о старом благочестии и о новом нечестии; о том, как складывать персты, сколько раз говорить аллилуйя, сколько просфор употреблять в служении, сколько концов должно иметь изображение креста, как писать имя Iисус, каковы должны быть архиерейские клобуки и жезлы, как должно звонить на колокольнях и т.п. Доходили и до превыспренних вопросов: начали даже Св. Троицу четверить, отделяя особый престол, четвертый, для Спасителя. И точно также, как в Византии, повсюду слышались ярые анафемы друг другу. „Что се Господи будет! – восклицали иные в недоумении. Там, на Москве, клятвы все власти полагают на меня за старую веру... И здесь, у нас, между собою стали клятвы, и свои други меня проклинают за несогласие с ними в вере же» (Дьякон Федор. Письмо против Аввакума).

Современник этой эпохи Симеон Полоцкий говорит между прочим: «не тако ли у нас ныне дается: ныне разглагольствуют о богословии мужие, разглагольствуют и отроки, беседуют в лесах дивии человецы, препираются на торжищах скотопродатели, да не скажу в корчемницах пьяные. Напоследок и буия женяшца (женщины) словопрение деют безумное, мужем своим и Церкви пререкающе»¹⁶ ...

В царском дворце копошились подземные, тайные козни, интриги, поднимались мгновенно и мгновенно падали и погибали люди; неистовствовали стрельцы в самых внутренних комнатах дворца, совершая убийства у самого его крыльца; неистовствовали ревнители старого благочестия в самой Грановитой полате, ведя с Патриархом торжественный публичный спор о вере в присутствии Царицы и царевен.... Словом сказать, в это время византийская идея торжествовала в Москве со всех сторон и во всех видах.

К довершению изумительного подобия с Византией и в Москве в образе Царя является постница-девица, и тут же с ней является целый ряд дел и событий с полнейшим отпечатком своих византийских первообразов*. Византийская культура понятий и здесь вырастила свой плод – царевну Софью, которая по идеалу византийских женщин смелой рукой взялась делать царское дело. ...

С большой вероятностью возможно полагать, что терем часто рассуждал о том, как живали и что делывали когда-то в Цареграде тамошние цари и царицы. Подражание Цареграду обнаруживалось во многом. Отец царевен Алексей Михайлович даже в украшених своего дворца прямо брал за образец дворец Цареградский – у него также, как у тамошних царей, по сторонам трона лежали рыкающие львы¹⁷ . Все это было, конечно, вычитано в царственных исторических книгах. Немудрено, что подражая формам быта, подражали и византийским поступкам, тем более, что вея культура знания или образованности шла оттуда же, вся выработка мысли и даже воображения была построена по византийским началам. К этому приводила вся наша старая книжность, чтение и учение.

Византийская литература и история воспитывала умы, оправдывая или обличая поступки и подвиги своими примерами, направляя жизнь к своим идеалам. В затруднительных обстоятельствах справлялись с ней, как с мудрой советницей. Таким образом, умы терема были по необходимости исполнены византийских понятий и идеалов. При жизни отца в тереме, конечно, господствовали одни только постнические идеалы. Те же идеалы остались бы господствующими и при жизни брата, т.е. до конца, если бы этот брат – Царь Федор обладал прочным здоровьем; был бы прочен на царстве. Но именно болезненное и безнадежное состояние его здоровья и было причиной, что идеалы терема устремились к другим целям. Болезнь Царя подавала не малый повод и не одним царевнам размышлять о том, что будет с Царством или, вернее, что будет с людьми, приближенными к царскому родству Милославских. Болезнью Федора почва Милославских колебалась. Единым прибежищем оставался цветущий здоровьем и возрастом терем. Можно с большой основательностью думать, что в виду таких обстоятельств еще при жизни Федора по терему стала ходить византийская мысль о возможности при слабом и неспособном брате править государством способной сестре. Мысль очень смелая для русской жизни, но она твердо опиралась на авторитет той же истории, которая укрепила в этой русской жизни и сам идеал терема.. При этом знакомая история указывала превосходный образ для подражания как нельзя лучше подходивший ко всем обстоятельствам дела, сохранявший в своих чертах все то, чего требовали и ум, и нрав, и все благочестие века. Таков именно был образ византийской царевны Пульхерии»...

<<< Предыдущая 1 2 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Следующая >>>

¹¹ См. ниже, текст о периоде 1871–1876 гг. назад

¹² Опубликованы акты по делу Патриарха – письма Никона к Алексею Михайловичу, мнение Епифания Славинецкого с его показаниями, статьи соборных определений и др. (с. 178–249). См. рецензии: Русский архив. 1863. № 2. С. 171–172; Странник. 1863. Апр. Отд. III. С. 5–11 назад

¹³ Подобные материалы будут появляться с завидной регулярностью. Последним подобным опытом станет работа в серии «Книжные памятники из фондов Библиотеки Академии наук»: Бубнов Н.Ю. Памятники старообрядческой письменности: Сочинения Геронтия Соловецкого. История о патриархе Никоне. СПб., 2006. назад

¹⁴ Этой своей работой архим. Леонид открыл серию трудов, посвященных Никоновой проблематике, которую будет активно развивать и во времена управления Воскресенским монастырем Нового Иерусалима (1869–1877). Так появятся: в 1871 г. в ЧОИДР (кн. I. Янв.–март. Отд. V. С. 1–71) – «Описание славяно-русских рукописей книгохранилища ставропигиального Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого монастыря и заметки о старопечатных церковнославянских книгах того же книгохранилища»; в 1873 г. в «Русском архиве» (№ 9. С. 1601–1640) – «Переписка Святейшего Патриарха Никона с митрополитом Иконийским Афанасием и грамотоносцем Иерусалимского Патриарха Нектария Севастьяном или Саввою Дмитриевым»; с 1874 по 1875 г. вновь в ЧОИДР (кн. III. Июль–сент. Отд. I. С. 1–124; кн. IV. Окт.–дек. С. 125–366; 1875. Кн. I. Янв.–март. С. 367–464; кн. II. Апр.–июнь. С. 465–544; кн. III. Июль–сент. С. 138–143, 149–150; 320, 367–464, 545–767) архим. Леонид опубликует памятники письменности XVII в. – описи имущества Воскресенского монастыря, его приходо-расходные книги, церковный устав, жалованные царские грамоты, челобитные и др., которые издаст отдельной книгой «Историческое описание ставропигиального Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря, составленное по монастырским актам настоятелем оного архим. Леонидом» (б.м., б.г.); в 1876 г. «Типография Оршанского Кутеинского и Иверского Валдайского монастырей» (Вестнике общества древнерусского искусства при Московском публичном Румянцевском музее: 1874–1876), также монографию «Историческое описание Ставропигиального Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, монастыря в XVII столетии»; в 1878 г. появится «Исторический очерк Иверской Святоозерской обители в ее патриарший период (с 1653 по конец 1666 года)», в 1880 г. – «Месяцеслов Воскресенского, именуемого Новый Иерусалим, монастыря для посетителей и богомольцев сей святой обители»; в 1883 г. – в «Памятниках древней письменности и искусства» (т. 39) выйдет «Вкладная книга Московского Новоспасского монастыря», в которой будут отражены вклады в оный Патриарха Никона в бытность его там настоятелем. В 2002 г. в «Никоновских чтениях: Вып. I» будет опубликована рукопись архим. Леонида «Опись музея, посвященного имени Святейшего Патриарха Никона». назад

¹⁵ Архимандрит Новоиерусалимского монастыря Вениамин в предисловии к изданию пишет, что выпуская в свет отдельной книжкой сочинение, лучшее в русской церковно-исторической литературе о жизни и деятельности Святейшего Патриарха Никона, составленное придворным протоиереем Самуилом Васильевичем Михайловским и справедливо признанное таковым при первоначальном появлении на страницах журнала «Странник» (1863), издатель надеется «оказать через то посильную услугу почитателям великаго Иерарха Русской Церкви и вместе исполнить долг благодарности, выну связующей Воскресенскую обитель с памятию ея славнаго основателя. Новый Иерусалим. 17.08.1878». назад

¹⁶ Симеон Полоцкий. Вечеря душевная. Приб. Л. 5–7 назад

¹⁷ Забелин И. Домашний быт русских царей. Т. I. Гл II. назад

Домашняя страница
священника Владимира Кобец